РАСПОРЯЖЕНИЯ ВЛАДЫКИ АНТОНИЯ (ХРАПОВИЦКОГО)

 О КРЕСТНОМ ЗНАМЕНИИ

 

Мною замечено неумение некоторых клириков возлагать на себя крестное знамение. Посему долгом считаю сообщить их сведению, что православный крест совершается так: троеперстно сложенная десница возлагается перве на лоб (a не на нос, не на бороду и не на воз­дух), потом на чрево, потом на правое плечо и, наконец, на левое плечо (а не под мышку). Староверы говорят, что диавол хватает за локоть нерадиваго церковника, когда он хочет завершить крест и посему крест у него кривой: четвертое прикосновение попадает не на плечо, а под мышку. Затем, поклон поясной должно совершать уже по возложении четвертаго прикосновения, а не во время знаменования себя крестом, ибо о кланяющихся во время знаменования говорят, что они ломают крест головой. Во время чтения: приидите  поклонимся, Святый  Боже и аллилуиа, аллилуиа, аллилуиа слава Тебе, Бoже - следует непременно творить 3 поясных поклона (иcключая средины шестопсалмия и начала утрени), чего к сожалению не знают только некоторые клирики, а знают все русские крестьяне. Стояние на коленах во время всенощных и литургии, да еще по воскресным дням, когда коле­нопреклонение вовсе воспрещается каноническими правилами св. Василия Великого и уставом (см. Устав всенощнаго бдения), не есть обы­чай православный и не должен быть поддерживаем, исключая тех слу­чаев, когда положено коленопреклонение, т. е. при возгласе: паки и паки преклоньше колена" или на "да исправится", за преждеосвященной литургией… Соблюдать церковное благочиние увещевают обыкновенно ссылками на раскольников, нас зазирающих, и на народ, любяшии церковный чин. Но такое побуждение есть второстепенное, а главное должно касаться нашего собственного  преуспеяния в благоговейной и единодушной молитве, чин который установила боговдохновенная Xристова непогрешимая Церковь, расположив все движения молящагося братства так, чтобы все содействовало возношению духа нашего от  земных к небесным, к умерщвлению  страстей, к одолению разсеянности, к вниманию и умилению. Клирики и иноки и инокини должны быть первыми в ревностном послушании Духу Божию, научающему нас молиться по чину церковному.

 

 

 

 

 

	МЫСЛИ блаженнейшаго митрополита Антония, высказанныя в проповедях 1935/6 г. записал П.С. Лопухин   О причастии
Почему нет умиленных слез перед и после Причастия, спрашивает себя христианин и мнительные очень этим огорчаются, а раздражительные падают духом и быстро опустошают свою душу. Что предложить им Церковь в назидание? Первое правило, которое всегда надо держать в памяти - не копаться в своих чувствах. Не говорить себе: я чувствую то-то, а надо, чтобы я чувствовал то-то. Затем надо бороться со всем, что мешает приступить к Таинству. Например болит голова и приходят мысли - я не могу подобающе причаститься с головной болью. Иди аще в силах - и потом радуйся, читая молитву: "Благодарю Тя, Господи Боже мой, яко не отринул мя еси грешнаго, но общника мя быти святынь Твоих сподобил еси". Однако скажут, но что же делать, если на душе остается чувство неудовлетворения? Если начать вникать в свои чувства, то человек разсеивается и вместе с тем его попытки определить насколько "Мало "Или недостаточно" или меньше он верует и благодарит - тщетны. Если вникать в ощущения даже Физической боли, то мы увидим во-первых, что наше внимание также разсеивается и во-вторых, что трудно отличить и описать боль зуба и боль от щелчка или щипка. Тем более поддаются анализу такия тонкия чувства духовной и нравственной жизни. Мы не умеем их правильно различать, описывать и сравнивать. И этого не надо делать. Ваше чувство к другу, столь вам знакомое и прочное, - если его начать подвергать подробному пересмотру и переощущению, то ощущение этого чувства утрачивается. Надо идти к Таинству, хотя и нет умиления. Оно есть дар благодатный. Надо сознавать свою грешность и молить Бога потерпеть твои грехи и дать тебе возможность поговорить с людьми спокойными, верующими, чтобы тебе освободиться от неспокойной мнительности. Мнительность граничит с сумасшествием, ибо человек мнительный от­дает себя во власть неясных, смутных, безотчетных ощущений и не руководится ни разумом ни сердцем.

 

Рождество в древнем Полоцке

 

Что же ты медлишь еще, старый Судибой? Или не видишь, как попи­рается прадедовская вера во всех окрестных славянских странах? Еще только у нас цела наша заветная перунова дубрава, но скоро и до нея доберутся лихие княжеские дружинники. Не медли же, старче! Помолися "Великому "Перуну, да пошлет он свои страшные громы на голову дерзких разрушителей его святынь. А если не услышит нас могучий громовержец, подыми народ, его детей и возьми пример с Литвы и ятвягов, которые перебили в своих лесах всех дерзких и хитрых проповедников новой веры. - Так говорил высокий и сильный мужчина седому старику, старшине своего рода, сидя в его избе на краю старого Полоцка.

Старик сидел на скамье за дубовым столом, и его седая голова качалась от волнения. Сжатые кулаки и сдвинутые брови показывали, что речь его собеседника произвела на него впечатление.

-   Дедушка, дедушка! Прав Стемир, говоря так, - послышался нежный девичий голос из соседней горницы, и оттуда вышла высокая  чудная красавица. Нет, она не вышла, она именно выплыла, как умели выплывать только русские девушки, величаво и степенно.

Ее белая одежда и дубовый венок на голове показывали, что она была вейдалоткой, т.е. девушкой, посвященной на всю жизнь перуну, - обычай, перешедший к полочанам от литовцев. Ее нежные голубые очи светились грустью, но в Них вспыхнула решительность, почти жестокость, когда она произнесла:

-   Литовцы принесли в жертву перуну всех проповедников греческих, и эта жертва была, видно, угодна богу, т. к. он теперь им дает постоянную удачу в стычках с нашими отрядами.

Она не докончила своей речи, когда внезапно наружная дверь избы широко распахнулась, морозный воздух ворвался в комнату, и мальчик лет пятнадцати появился на пороге.

-   Деда, деда: - взволнованным голосом произнес он. - В Полоцк приехали послы Киевского князя Владимира. Они говорят народу, что кумир перуна в Киеве сброшен в реку, и все киевляне приняли греческую веру. С ними приехали греческие волхвы, и они вместе хотят обращать в свой закон полочан!

Как старый дуб под бурей и ветром, задрожал, закачался седовласый старик. Мощным тяжелым кулаком стукнул он по столу, так что дубовый стол зашатался, и встал во весь свой богатырский рост.

-   Идемте за мной, дети мои, - только и сказал он, накинув тулуп на плечи и вышел на крыльцо.

Гулкими звонкими ударами вечевого била огласился в этот миг старый Полоцк. Народ бурлящими, шумными толпами повалил на площадь. Там уже стояло человек пятьдесят княжеских дружинников, а между ними бросались в глаза две черные Фигуры греческих иеромонахов.

Звонким голосом прочитал старый дружинник грамоту о введении на Руси христианства и приглашение полочанам последовать примеру киевлян. От себя старый дружинник говорил полочанам то же самое, грозя местью князя всякому, кто осмелится не послушаться его указа.

С гневом слушал эти речи старый Судибой. Наконец, он поднялся на помост и своим суровым голосом решительно сказал:

-     Не бывать тому Полоцке, пока жив здесь я - старший в роде  полочан и кривичей. Что же мало князю Владимиру, что убил он  нашего князя Рогволда со всеми княжачами? Мало ему, что заставляет он всю землю полоцкую платить ему дани да выходы? Мало ему, что берет  он в свои дружины на войны и походы заморские лучших сынов наших? Еще хочет он отнять у нас веру отцовскую и дедовскую! Так не бывать же этому!

-     Не бывать, не бывать - зашумел народ. - За перуна, за велеса, за даждьбога, за прадедовских и дедовских богов постоим! Не дадим их в обиду: - взволновано и гневно кричала толпа.

Тогда рядом с Судибоем поднялся седой греческий священник. Он хорошо говорил по-славянски. Внятным спокойным голосом он стал рассказывать о могуществе христианского Бога, о милости, добре и справедливости. Эту речь полочане прослушали спокойно и со вниманием. Только старый Судибой насмешливо улыбался в ответ на проповедь священника.

-Если так могуч и так добр христианский Бог, пусть Он  воскресит моего любимого внука, убитого злыми печенегами в южных степях. Ведь он погиб за князя Владимира. А здесь о нем плачет не мало глаз, - сказал взволнованно Судибой, посмотрев на стоявшую неподалеку вейдалотку, которая вся побледнела при этом  воспоминании.

-Если Бог захочет, Он воскресит твоего внука, уверенно произнес священник но впрочем не нам проникать в Его предопределения. - И поникнув головой, священник сошел с помоста.

Вече закончилось.

Священники ушли готовиться к делу проповедничества, а, быть может, и мученичества, которое должно было начаться с завтрашнего дня, а Судибой и полочане пошли готовиться к страшной борьбе, бо­рьбе не на жизнь, а на смерть за свою прадедовскую веру.

Только юная Лилейка - красавица ведалотка тихо задумалась, глядя на морозные ночные звезды, зажегшиеся в вышине. Ей припомнилось былое счастье, как на хороводах да на вечерках встречалась она со статным д, который сложил теперь свою голову в далеких степях печенежских. Вспомнилось, как вскоре после того умер ее отец, славный Светозар-богатырь, и она очутилась у своего сродника Судибоя, который и сделал ее вейдалоткой, т. к. не хотелось ей забыть своего возлюбленного суженого и выходить замуж за другого. Все это вспомнилось ей холодным зимним вечером, и русые кудри, и серые очи лукаво дразняще мелькали в воображении непорочной вейдалотки "великого" перуна.

Густая ночная мгла опустилась над степью. Высокая пожелтевшая трава чуть-чуть шелестела под порывами холодного пронизывающего ветра. Весь день шел дождь, а ночью он превратился в снег и закружился в грустной безотрадной пляске над застывшей замерзшей степью.

Всюду кругом была тьма, и только костры и огни в шатрах печенежской вежи казались светлыми точками на общем сумрачном Фоне. Печенеги уже расположились на ночлег, и полное молчание воцарилось над их становищем.

В роскошном большом шатре их хана Кумлая было  также  уже  тихо. Только молодой невольник, прикованный к шесту у входа в шатер, еще ворочался на своем соломенном ложе, дрожа от холода  под грязными обрывками холстины.

С завистью смотрел он в угол, где лежали богатые меховые плащи хана. Бедный невольник! Он вспоминал, как лишь всего пять лет тому назад, он, любимый дружинник княжеский, земляк его жены Рогнеды Полоцкойц, смелый и сильный, во главе целого отряда таких же молодцов, был послан славным князем Владимира громить печенежские вежи, отомстить им за дерзкие набеги на волости киевские и набрать у них полону и всякого добра, какое найдется в их кочевьях и ве­жах. И славно поработали они.

Уже радовался храбрый Ратмир, что теперь будет чем заплатить и за вено старику Светозару, отцу нежной и прекрасной Лилейки, и принести дар перуну, которого так любит и чтит его дед, родовой старшина Судибой. Но обманули их надежды хищные печенеги. Бесчисленной ордой напали они на витязей русских и славянских, и от це­лого отряда здоровых свежих молодцов остались лишь белые косточки, которые и доныне лежат в печенежских степях под сенью седого ковыля и тихо жалобно плачут о своей безвременной смерти.

Только Ратмира оставили печенеги в живых. Полюбился он им своим могучим ростом, своей богатырской силой и беззаветной смелостью. Сам хан Кумлай взял его себе невольником и теперь бедный Ратмир лежит у входа в ханский шатер, замерзая от холодного зимнего ветра.

О, если бы кто-нибудь помог ему выбраться из этого ужасного плена!

Но кто поможет?

Он уже молился своим славянским богам: и перуну, и велесу, и мокоше. Но они не слышат его. Ведь они далеко на Руси, а здесь безотрадная, беспредельная печенежская степь.

Он слышал когда-то, давно, где и от кого не помнит, что есть Один Всесильный Бог. О! Он помолится Ему. И с тоской, с колеблещейся верой, Ратмир обращается к этому Неведомому Богу с мольбой о помощи и спасении. Эта молитва как будто немного успокаивает его, глаза смыкаются, и тихий благодатный сон сходит к нему.

И снится ему странный сон. Ярко блистает солнце в лазуревом безоблачном небе, и тихое-тихое пение слышится откуда-то. Вот на востоке загорается какой-то новый непонятный свет, и полуденное солнце меркнет перед ним. Свет разгорается, и перед Ратмиром вырисовываются черты Незнакомой Женщины дивной неземной красоты.

Она тихо идет по небу, и Ратмир, ослепленный светом, пораженный красотой Ее, падает ниц, земно кланяясь Таинственной посети­тельнице. И вдруг эта Женщина обращается к нему:

-   Ты молился Единому Истинному Богу, бедный страждущий человек, и Он послал меня возвестить тебе радость освобождения.

И Она дотронулась до оков Ратмсира, и те упали, как падает обломленная ветка с засохшего дерева.

-   Иди на Русь, - продолжала освободительница. - Мое имя ты узнаешь в Киеве. Но не оставайся там, а спеши к деду, чтобы спасти его и всех твоих близких.

Сказав это, Она отошла от пораженного Ратмира и понеслась снова на небо, как светлое яркое солнце. И там, среди лазури небес, Она еще раз взглянула на Ратмира, и тот увидел на Ее руках

 

Младенца. Младенец улыбнулся Ратмиру дивной божественной улыбкой, и в этой улыбке было что-то такое чудесное, манящее и радостное, что Ратмир задрожал от восторга, любви и счастья и. . . проснулся.

Мрак и холод печенежского шатра снова охватил его. Ужели это было только сном! Но в этот момент он почувствовал, что оковы больше не давят его рук и ног. Он был свободен. Сторожа-печенеги, привязавши его на ночь, были слишком уверены в крепости своих цепей и не смотрели за пленником. Ратмир мигом прокрался к ханским плащам и шубам. Выбрав из них одну теплую другую кунью одежду, он мигом оделся в нее. Потом также не слышно вышел из шатра.

Полная луна освящала местность. В нескольких шагах от себя Ратмир увидал своего любимца - коня, мирно щипавшего сухую степную траву. Ратмир тихо свистну, и конь, послушный зову хозяина, легкой рысью подбежал к нему и стал тереться своей теплой мордой о щеку Ратмира. Не теряя ни минуты, Ратмир вскочил на коня и, полный счастья и блаженства свободы, помчался на север к родным пределам.

Только светлая полуночная луна да холодные далекие звезды видели эту одинокую скачку и ласково улыбались освобожденному пленнику. Скоро печенежская вежа исчезла вдали, а Ратмир все мчался и мчался на север из проклятых чужих степей в родные славянские поля и леса.

Двое суток подряд мчался по полям и степям храбрый Ратмир, пока, наконец на третий день рано утром не подехал к берегу Днепра и не видал знакомые холмы славного стольного Киева - града. Еще зимняя ночь висела над городом, и в небе горели звезды, когда Ратмир въехал на киевские улицы и с удивлением оглянулся.

Что-то странное творилось в Киеве. Несмотря на ранний час, народ торопливо шел к холму, где, как это хорошо знал Ратмир, стоял громадный кумир "великого "Перуна.

-   Что это, или колядки справляют киевляне? Но почему же  не видно хороводов парней с девицами, не слышно песней колядовых?

И Ратмир обратился к встречному прохожему:

-   Что это? Куда спешит весь народ киевский? Не на колядки ли какие?

Но прохожий с изумлением посмотрел на Ратмира, и даже во мгле морознаго утра было видно, как гневом блеснул его взгляд.

-   Какие колядки тебе, добрый молодец? Нынче Рождество Господа нашего Иисуса Христа, а не колядки, - и строго посмотрев на Ратмира, прохожий поспешил дальше.

Удивился Ратмир. Слышал он, что есть такой Бог у греков, но не мог понять, как попал греческий Бог в землю киевскую. Удивленный пошел он за толпой на перунов холм и еще больше изумился, увидав там вместо кумира перуна высокое деревянное здание с золотым крестом на верху.

-   Ну, так и есть. Пришла сюда греческая вера, - решил  Ратмир и оставив коня у входа в церковь, вошел туда вслед за толпой.

По средине церкви стоял странный высокий стол, а на нем лежало, какая-то картина, которую по очереди целовали все входящие. Подошел поцеловать неведомое изображение и Ратмир. Подошел, заглянул и задрожал от восторга, удивления и радости. На картине он узнал нарисованной ту Царственную Величавую Женщину, Которая принесла ему освобождение, а на Ее руках Того Божественного Младенца, Который манил его к Себе Своей небесной улыбкой. И с волнением рассказал Ратмир подошедшему священнику свою чудную повесть. Пробыв у него весь день, прослушав дивные Евангельские поучения, покорной воле Царице Небесной, Которую он узнал в этот день, он вечером поехал дальше в далекий родной Полоцк.

Уже с раннего утра заволновался старый Полоцк. Греческие иеромонахи, остановившиеся в доме княжеского наместника Судислава, скромно отслужили Литургию на походном Престоле в присутствии тех пятидесяти дружинников, которые приехали с ними из Киева, и Судислава. Только в полдень они вышли на площадь, и вечевое било нача­ло созывать полочан на вече.

Бурливо и шумно было это вече. Напрасно греческие монахи длинными красноречивыми проповедями старались доказать тщету язычества и превосходство христианства. Ни Судибой, ни полочане не подда­вались увещаниям, и начальник дружины уже начинал жалеть, что зах­ватил слишком мало воинов и не может последовать примеру Добрыне и Путяты, которые огнем и мечем крестили новгородцев.

В это время столб дыма показался на юго-востоке от Полоцка, и страшный крик пронесся по толпе полочан.

-   Они зажгли нашу "священную "дубраву! Смерть, смерть  совратителям, греческим лисицам и их приспешникам;

С криками и воем бросилась толпа на киевских дружинников и греческих монахов, готовясь разорвать их на клочки. Уже дружина сомкнулась около помоста и щитами защищалась от града камней, полетевших в них, и обнажила мечи, готовясь дорого продать свою жизнь.

Уже Судибой с горящими глазами  хриплым голосом подбадривал полочан и сам был готов лезть на мечи дружинников,  как  вдруг  на конце площади появилась группа всадников. Впереди  их  на  высоком статном коне ехал красавец всадник в одежде киевского  дружинника, в дорогой куньей шубе.

-   Остановитесь, подождите: Это мы зажгли вашу нечестивую дубраву! - крикнул передовой всадник.

С криками ярости, оставив пока монахов и первый отряд киевлян, ринулась толпа на новоприбывших. Но почему впереди их не было Судибоя? Почему старый родовой старшина остался на месте, опустив руки и изумленно смотря на передового всадника?

Вот уже несколько камней полетело в прибывших, несколько рук схватили под уздцы их коней, пытаясь стащить их с седла, когда старый Судибой, как безумный, сорвался с места и почти с юношеским порывом бросился к передовому всаднику.

-   Стойте, не трогайте его: - закричал старик. - Ратмир, мои Ратмир, мой любимый внук:

И оттолкнув изумленных людей, тряся седой головой, он стал обнимать возвращенного внука.

-     Чудо Божие совершилось, - произнесли греческие священники.

-     И чудо Божие принесло великий плод.

В этот день, день святок, у греческих проповедников был великий праздник, праздник приобретения для Бога многих сотен душ. И хотя долго еще в Полоцке держалось древнее язычество, питаемое из дремучих полесских дебрей лесных волхвами и ведунами, но с этого памятного дня сопротивление язычества было сломлено.

А не много времени спустя в Васильевской церкви в Киеве обвел вокруг аналоя старый греческий священник чудом Владычицы обращенного раба Божия Романа и красавицу Лилейку, во святом крещении Елена. И сам Владимир Красное Солнышко был посаженным отцом у любимого дружинника.

Архиепископ Нафанаил. "Беседы о священном писании и о вере"

 

Газета "Духовные чтения"

Выпущена на пожертвования протоиерея Сергия (Пух)

И прихожан храма Св. преподобномученицы кн. Елисаветы

Русская Православная Церковь Заграницей

Г. Владивосток 1997г. Редактор: чтец Александр Игнатенко